Темная грязная улица. Холодно. Среди необыкновенно больших мутировавших крыс и мусора сидят мальчик и девочка. Мальчику лет девять, девочке лет семь. Они жмутся друг к другу – им холодно. У них нет нормальной одежды, только грязные лохмотья не помогающие защитится от холода. Они сидят у подножья кого-то высотного здания этажей в пятьсот не больше – это здание для среднего класса. Над ними проносятся флаеры и аэромобили. Там наверху течет жизнь нормальных граждан, богатых граждан, чем богаче, тем выше, чем выше тем чище воздух. А те, кто не может оплатить квартиру в высотном доме, выбрасываются в самый низ. Здесь грязно, воздух здесь отравлен, по улицам текут потоки грязи. Сюда ссылают преступников, но на этих улицах уже давно нет насильников и грабителей, все, наконец, то поняли, что грабить нищих глупо, лучше объединяться с ними, что бы выжить. Только маленькая девочка и маленький мальчик никому не нужны, они ничего не умеют: не умеют охотиться на крыс, не умеют убивать Хранителей порядка, которые тоже очень вкусны но, к сожалению, редко сюда заходят, они не умеют ничего, а есть, хотят как все. Поэтому они сидят в углу в пустынном переулке и замерзают. У девочки есть плеер, старый, очень старый плеер с лазерными дисками, такой плеер слушала еще ее бабка. К счастью мальчику как-то удалось достать бесконечные аккумуляторы, (вытащил их из фонарика одного из Хранителей порядка, когда на того кто-то напал). Теперь они могли слушать его бесконечно. В плеере пел мужской голос. Очень печальный, он рассказывал о Золотом городе. Наверно в прошлом они надеялись, что такой город будет на земле? Они в чем-то оказались правы, вот только нищие, оказывается, были и будут всегда. Девочка и мальчик слушали и мечтали, мечтали попасть в этот город, в сад со львами и орлами, со звездой…

- Пойдем – неожиданно поднялся мальчик и потянул за собой сестру.

- Куда? – удивилась девочка.

- Я вспомнил! Тетя Полина обещала, что сегодня мы можем зайти к ней - ответил мальчик - она сказала, что сегодня у них будет какой то ужин, там все соберутся ну и нас позвали.

- Пойдем скорей! - вскочила девочка, и они побежали.

Под самодельным навесом, состоящим из разных старых вещей, сидела группа человек из десяти. Они сидели полукругом вокруг костра. В котле над огнем аппетитно кипела похлебка. Велся, какой то спор между собравшимися. Мальчик и девочка тихонько пробрались в глубь навеса и, усевшись в темном углу, принялись слушать разговор.

- Да говорю тебе! - кричал какой то грязный старик - Они озверели! Собирались устроить облаву, на нас!

- Брось! С чего ты взял? Мы всю жизнь Хранителей убивали, они плюют на это! Понимают, что нам надо жить, и разменивают по одному в месяц. Зачем им с нами связываться они, что хотят эти улицы очистить? Да на хрен они им нужны? – возражал ему немного мутировавший человек.

- Я слышал – упрямо мямлил старик, – Они собирают облаву, хотят нас всех уничтожить – говорят слишком много развелось.

- Мало ли что говорят, – махнул рукой мутант – пока федералы раскачаются, я уже слиняю.

Спор неожиданно быстро был окончен, и в воздухе повисла тишина. Все смотрели на похлебку, но все боялись ее есть - слишком рано. Она должна варится не менее трех часов, а иначе можно отравится – крысы довольно ядовитые животные.

- Тетя Полина – неожиданно произнесла девочка. - А правда что на земле есть Золотой город, с садом, со зверями и звездой? Как в песне?

Старая женщина, измученная и побитая, но с ласковыми как у матери глазами ответила:

- Конечно. Мы все будем там. Там хорошо. Там светло, чистый воздух.

- А крыс там много? – осведомился мальчик.

- Нет крыс там нет, – ответила женщина.

- А что же мы будем, есть? – удивилась девочка.

- Мы будем, есть эти… как их… фрукты! Во! – сказала женщина.

- Врукты? А что такое Врукты? – спросила девочка.

- Да не Врукты, а Фрукты. Честно говоря, я сама не знаю что это такое, слышала где-то, что они очень вкусные, – ответила Полина.

- А когда мы туда попадем? – спросил мальчик.

- Скоро, очень скоро - сказала женщина.

В следующую секунду все пришло в движение. Котелок с варевом разлетелся на части забрызгивая горячими внутренностями сидящих рядом. Из тумана вышли человек двадцать в железной броне с мускульными усилителями и лучеметами наперевес. Это были уже не обычные Хранители это были регулярные части. Кто-то пытался убежать, но получал луч в спину и падал. Потом они подошли к костру и расстреляли расползающихся, ошпаренных людей. Все произошло быстро, федералы не стали раскачиваться медленно. Никто не ушел, не старик, не мутант ни тетя Полина.

- База! Это сорок седьмой, сектор 284А зачищен, повторяю, сектор 284А зачищен.

- Это база, вас понял. Отправляйтесь в сектор 285С, там какие то беспорядки.

- Вас понял база. Выполняю.

Отряд последний раз осветил разбитый вражеский лагерь. Разлетевшийся котелок, дымящиеся трупы с жжеными сквозными дырками.

- Смотри! Они крыс жрут, - поморщился один из бойцов.

- Да они сами как крысы. Пошли – ответил другой.

Комната. За окном стелится черная ночь, ночь спокойного спального района. Поэтому через шторы не пробиваются огни неоновых вывесок и не слышен автомобильный гул. Тихо. Настольная лампа не в силах справится с темнотой такой большой комнаты и там царит полумрак. В темном углу стоят два кресла, в одном из них сидит человек. В руке он держит стакан, и время от времени потягивает из него какой-то темно коричневый напиток. Человек задумчиво смотрит на настольную лампу. Тикают часы на стене, крепкий напиток растекается мягким теплом по всему телу, приятно греет мягкое кресло. Хорошо. Полумрак и тишина. Вот бы так всегда. Человек взял со столика бутылку и долил себе немного в бокал.

- Ну что, звал? – голос прогремел, словно пушечный выстрел. Он был настолько не к месту и не ко времени, что казался не реальным. Но человек не испугался, он был готов.

- Звал, – сказал он без всякого удивления, и повернул голову в сторону собеседника. Еще несколько минут назад пустовавшее кресло приняло в свои теплые объятия, немолодого, но и не старого человека. Вообще тяжело было определить, насколько он стар. Лицо его казалось молодым, но глаза, глаза его были слишком мудрыми и грустными что бы принадлежать такому лицу.

- Угощайся, – сказал хозяин, и налил в пустой стакан немного напитка.

- Нет, я такое не люблю, извини - ответил гость.

- Ничего, но, к сожалению, ничего другого у меня нет, – ответил человек.

- Как ты меня нашел? – спросил гость.

- Какая разница? Мне рассказали о тебе знакомые, – ответил хозяин.

- Ладно, выкладывай.

- А можно сперва личный вопрос? - спросил человек.

- Можно.

- Кто ты?

- Я Печальный созерцатель, ты же знаешь, - последовал ответ.

- Я знаю твое имя, а кто ты на самом деле?

- Ты не поймешь.

- Я попробую, – пообещал человек.

- Нет, не сможешь. Переходи к делу.

- Ну, пожалуйста, – взмолился человек.

- Ладно, - нехотя согласился собеседник - я тот, кто смотрит на мир со стороны. Я вижу все, я чувствую все эмоции, понимаю поступки и знаю, что делать для достижения той или иной цели, но я ничего не могу изменить, я лишь созерцаю.

- А почему ты печален?

- Потому что, то, что я созерцаю, мне не нравится. И то, что я не могу ничего поделать, меня расстраивает.

- Понятно, – задумчиво сказал человек - А ты всегда был таким?

- Нет, раньше я был таким как ты - обычным человеком.

- А как ты стал таким?

- Хватит, ты и так узнал слишком много. Говори по делу.

Человек одним глотком допил содержимое стакана, отставил его на столик, закинув ногу на ногу, сказал:

- Я позвал тебя, потому что мне нужен совет.

- Это понятно, все хотят совета, – ответил Печальный Созерцатель.

Человек погрустнел, снова взял стакан, и налив себе еще не много уставился на лампу все тем же задумчивым взглядом.

- Я устал. Мне противно.

- Что тебе противно?

- Все, я не могу смотреть на них без тошноты. Все эти люди, их поведение. Они все одинаковые. Разные лица, одежда, а поведение одинаковое.

- Что значит одинаковое?

- Я давно понял их, все они делятся на несколько групп, – сказал человек, посмотрел на гостя глазами полными грусти и продолжил -

Есть такие: они чаще всего молодые, жизнерадостны, полны энергией, ведут здоровый образ жизни, пьют Биомаксы, соки, витамины. Любовь для них никогда не была любовью. Жизнь для них стадион, они готовы откусить всем ноги - лишь бы добежать первыми. Они полны энергией и счастья. А за душой ничего. Бегают по дискотекам, институтам, такие радостные счастливые. Думают, что этот мир нужно покорять, считают себя самыми умными, а сами очень глупы. Меня тошнит от них, пустые куклы.

Есть замкнутые, всю жизнь сидят себе в одной комнате, редко выходят, мало дружат, мало любят. Любовь для них романтична. Но эти идиоты чаще всего любят тихо, боятся подойти а, подойдя и получив отказ, выбрасываются из жизни на несколько недель, а может вообще, выбрасываются из окна. Ходят как сонные мухи все в себе. Внутри себя. Для них жизнь лишь, придаток к их собственным мечтам и фантазиям. Меня тошнит, от их рассусоливаний, и романтических идеалов.

Третьи вообще не во что не верят. Люди, потерявшие веру во все, чаще это люди за сорок. Не важно кем они были - рвущимися первыми, или сопливыми, несчастными романтиками. К сорока годам они превращаются в удрученных, побитых людей. Для них давно любовь-пережиток прошлого, они считают, что знают все на свете, и считают что любви нет. Эти люди живут по привычке, приходят с работы, смотрят телевизор, читают газеты по многолетней привычке. Так надо, так делается уже давно. Их тяжело удивить. Жизнь для них, рутина, скучная рутина с яркими вставками мелких житейских радостей. Меня тошнит от этих растений с глазами, роботов без мыслей, без души, без сердца - человек долил себе еще в стакан, голос его стал более медленным -

Последние это те, которые любят сидеть и думать, о чем ни будь, глобальном. Вот сядут и начнут рассуждать, распускать свою слюнявую философию. Высказывают умные мысли по поводу очевидных вещей. Сидят в своих креслах с бокалами, какого ни будь пойла и думают, что все на свете знают. Все могут, объяснить, логически домыслив. Любовь проходит их стороной, потому что они не замечают ее, впрочем, как и, жизнь которую они тоже пропускают, мимо размышляя над своими глобальными проблемами. От них меня тошнит больше всего, они решили, что знают все. А сами ни черта не знают. Эти самодовольные идиоты, с туманными речами по поводу никому не нужных проблем, с заметками об очевидных вещах, – человек осушил бокал и долил остатки бутылки себе в стакан, голос его стал совсем медленным и тягучим - Вчера я определил последнюю группу, я чуть не покончил с собой. Я сам себе противен. Я не знаю что делать, – закончил он и посмотрел в глаза собеседнику. В комнате повисла тишина. Тикали часы, где-то капала вода, где-то ругались люди.

Печальный Созерцатель встал, подошел к нему. В его глазах удивление? Возможно ли это? Возможно, ли удивить того, кто видел столько всего?

Я стоял у открытого окна и смотрел на ночное небо. В обычное московское небо. Ничего особенного в нем не было, такое небо я видел тысячи раз, но последнее время, когда я смотрел, я испытывал странное чувство. Какое то непонятное, необычное и в тоже время очень, очень знакомое. Я смотрел на крыши домов, на верхушки деревьев и чувствовал, словно я когда-то там был. Прямо в небе. Может быть, я летал, может быть жил. Странное чувство. Это было мне знакомо, но очень далеко. Дальше детства. Из всех моих детских воспоминаний я не мог вспомнить ни чего похожего. Как будто это мне приснилось давно, давно, может быть еще в утробе матери, не знаю.

Я стоял, вдыхал морозный воздух, и смотрел. В окно врывался холодный ветер, колыхал тюль, мне стало холодно, и я закрыл окно. Оторвавшись от фантазий, я вместе со струей теплого комнатного воздуха, вернулся в суровую реальность моей жизни. Хотя, по-моему, наваждение сегодня было сильнее, чем обычно и вроде бы не ушло до конца. Надо было ложится спать, завтра вставать рано. Я разобрал постель и лег спать. К моему сожалению, уснуть мне сразу не удалось. В голову лезли разные противные мысли. Я гнал их, куда подальше, но они все равно возвращались. Мысли были довольно печальные и самокритичные.

Недавно мне исполнилось 30, а я все еще рядовой программист и повышение мне не светит. Работу я ненавижу, будучи человеком творческим я бы лучше писал игры, чем эти ужасные программы по подсчету, вычислению баланса и остальной банковской фигни. Семьей так и не обзавелся, несмотря на множество «гражданских» браков ни один из них так и не преобразовался в официальный. Детей не было, родственников тоже (не считая пары теток). Я один на всем белом свете. Рядовой бесперспективный работник. Так и не осуществил ни одну из своих целей. А мечты оказались глупыми и наивными. Была мечта сделать самую лучшую в мире игру, идеальную во всех направлениях, но это все оказалось ерундой. Короче в жизни я не добился ничего. Возможно это «Кризис 30-и лет», как называют его психологи, но мне кажется, что это просто суровая реальность. Я не состоялся как личность, я всего лишь один из миллиона таких же, как я. Я обычный NPC, обыватель. Не смотря на счастливые моменты в моей жизни, все прошлое вспоминается мне как что-то серое, грязное и вонючее. Словно серый московский асфальт осенью.

Перевозбудившись такими мыслями окончательно, поняв что, не усну и очень сильно расстроившись, я встал открыл бар и достал оттуда бутылку коньяка «Кутузов». Наш ответ «Наполеону». Взял рюмку нацедил 100 грамм, выпил их залпом, затем, недоверчиво покосившись на бутылку, нацедил еще стопку, выпил и ее и пошел спать.

Коньяк подействовал быстро и минут через 15 я уже во всю храпел. Не смотря на довольно большую дозу «успокоительного» спал я не долго. Проснулся ночью. Посмотрев на часы, понял, что спал часа три. Так и лежал, не понимая, почему проснулся. Мысли уже не лезли, но было что-то другое. Я так и лежал растерянный, пытаясь понять, что со мной происходит. Потом, руководствуясь старым поверьем, я подошел к окну, что бы прогнать все плохие сны и мысли. Отдернув штору я замер словно пораженный молнией. Такого неба я еще не видел, оно было похоже на небо из фильма о конце света с новомодными спецэффектами. Только в реале все смотрелось раз в 10 красивее. Я стоял как зачарованный, смотрел в это небо и понимал, что мое чувство возвращается. Только теперь оно более сочное, объемное и сильное. Я осознал что-то, вроде бы что-то вспомнил, не мозгом, конечно, потому что нельзя вспомнить, что с тобой никогда не было, я вспомнил сердцем, душой подсознанием, не знаю чем, но я вспомнил. Я вспомнил это и теперь знал абсолютно точно. Это было не в детстве и не во сне… Я открыл окно встал на подоконник, посмотрел в небо, оттолкнулся и полетел. Сердце колотилось как бешеное, холодный морозный воздух обжигал меня. Я летел над верхушками деревьями и над крышами хрущевок. Сверху они были еще больше похожи на коробки из-под обуви. Я летел над улицами, фонарными столбами, одинокими прохожими, чаще всего пьяными. И было в этом во всем чувство, что такое уже со мной было, давно, в прошлом. Не в этом веке и не в прошлом, а скорее в 19 и где-то в Германии, по-моему, или во Франции. А я летел, летел, и почему-то вспомнились слова из песни Наутилуса:

Воздух выдержит только тех,

Только тех, кто верит в себя,

Ветер дует туда куда,

Прикажет тот, кто верит в себя.

Может Бутусов тоже летал? А кто их разберет. А потом мне вспомнился полет Маргариты и всей честной компании во главе с Воландом из романа «Мастер и Маргарита». Может, Булгаков тоже летал? Он все так точно описал. Так я летал, думал и вспоминал. Самое интересное, что я летал довольно быстро, мог за несколько секунд перелететь из одного конца района в другой. Правда, я не хотел летать над автострадами и проспектами, предпочитая им дворики и переулочки. Я знал, что меня не заметят, но все равно туда не хотелось.

Я подлетал к окнам и заглядывал в них. Хотя большинство из них не горело, были и полуночники. Вот здесь, какой то праздник шумное застолье: пьяная толпа, играющая музыка. А вот какой то студент готовится к экзамену: сидит над горой учебников. А вот тоже студент и, девушка, тоже делом занимаются. Мне не было стыдно заглядывать в окна т.к. я чувствовал, какую то снисходительную жалость к ним. Они тоже живут, как и я, они тоже обыватели, они тоже любят, скучают, ненавидят, плачут. Но они еще не осознали что все они всего лишь NPC. А может, осознали, но это для них не так страшно. Я чувствовал себя выше всего этого, словно поднялся на новою ступень и теперь не являлся простым обывателем. А был кем-то другим. Им всем это только предстоит, а может и не предстоит, не знаю.

Закончив свои рассуждения, я заметил в небе что-то вроде окна. В самом небе была дырка в виде правильного квадрата. Там не было никакого яркого света, и золотых ворот, и Апостола Петра, но я был уверен, что там Бог. Не знаю, откуда взялась такая уверенность, я просто знал, как знает маленький ребенок с рождения кто такая мама. Я подлетел к этому квадрату и заглянул в него. Он был черным. Нет, ночное небо тоже было черным, но это окно поглощало любой свет без остатка, казалось, что там Пустота. Я влетел внутрь. Внутри мне понравилось. Чернота окружила меня, и было тяжело понять, где верх, где низ. Но было тепло и уютно, хотелось закрыть глаза, свернутся калачиком и летать летать вечно, не думая ни о чем, наверно это и есть покой. И тут я услышал Его обращение. Нет, я не услышал грозного вселенского баса, и старичок с бородой тоже не вышел ко мне на встречу, не было даже мужика в пиджаке и галстуке (так изобразили Бога американцы в одном диснеевском фильме). Послание шло как будто из меня самого, словно я разговаривал сам с собой. Это было очень похоже на раздвоение личностей, но я точно знал, что со мной разговаривает Бог. Ведь он есть в каждом из нас.

- Зачем пришел?

- Я пришел задать вопросы.

- Задавай.

Я немного подумал. И задал вопрос, который всю жизнь хотел Ему задать.

- Объясни мне, почему ты отбираешь у нас радость?

- Подробнее.

- Во всей моей жизни самый приятный период это детство. Менее приятный, но тоже радостный юность и молодость. Зрелость уже абсолютно безрадостна. В детстве я умел радоваться малому, весеннему солнышку, хорошей оценке, новой игрушке. Вся жизнь была чистой и светлой. Неприятности и огорчения, конечно, были, но они не омрачали мою жизнь. Я начал расти, и детство начало уходить. В юности еще было нормально, я был одной ногой в детстве, а другой во взрослости. Был на границе и чувствовал себя, нормально, хотя уже тогда меня заглатывала взрослая жизнь. Потом был первый поцелуй, первая бутылка, первая сигарета, первый бестолковый юношеский секс. Но со временем я понял, что все это лишь глушит ужасную тоску. Все поменялось с детством в точности наоборот. Теперь вся моя жизнь это мокрый осенний московский асфальт. Серая пелена и ничего не сделает ее радостной разноцветной скатертью. Ни алкоголь, ни секс, ни сигареты. Они лишь глушат тоску. Они радуют некоторое время, но радость эта не та. Не та весенняя детская дурацкая радость. Это агрессивная грязная радость, пьяный угар, ядовитый дым и сифилис. Вот вся радость моей жизни. А потом наступает похмелье, рак легких и неловкие разговоры с врачом. И все становится еще хуже. Я понимаю, что говорить тебе такое грех, но это правда, жесткая, правда. Мне не хватает в жизни счастья, того наивного детского счастья. Чистого и не порочного.

- В жизни есть много светлых вещей: любовь, дети.

- Я любил. Жил со многими женщинами, но одну любил. Безумно, готов был с ней и в огонь и в воду, жизнь мог отдать. Но все проходит, и я понял, что страсть не может быть вечной, а любовь без страсти не любовь, а дружба. И тогда я разошелся с ней, чтоб сохранить любовь. Теперь я буду всегда ее любить, но на расстоянии чтобы не привыкнуть и не начать дружить. А дети. Жил с одной. У нее был мальчик от первого мужа. Хороший парнишка, я любил его как собственного. Да когда смотришь, как ребенок растет, начинаешь вспоминать себя того же, в детстве. И временами даже всплывает эта чистая радость, особенно когда играешь с ним. Но как я говорил ничего не вечно. Все приедается и, в конце концов, радость перестала приходить. Она сама ушла от меня, когда поняла что я не семьянин и плохой отец её ребенку. Вот так.

- Любимая работа тоже может быть светлым счастьем.

- Уже нашел. Я всегда хотел быть программистом, но только хотел делать игры. Они приносят людям радость. Но в нашем государстве разработчик игр никому не нужен, а кушать хочется, пришлось устроиться в банк и писать для них проги. Это очень скучно, но я убеждал себя, что немного поработаю, сделаю денег и начну делать игру, но мечта так и осталась мечтой. Кстати только игры мне никогда не приедались. Только они доставляли мне радость. Конечно не ту чистую и добрую, но и не ту грязную и агрессивную. Эта радость была промежуточной. Готов поспорить все взрослые, играющие в игры, ищут там утешения и радости. Но и от игр я отказался т.к. играя, я вспоминал о своей мечте, и мне становилось еще хуже. Я не знаю, что мне делать. Жизнь зашла в тупик. Куда не глянь всюду дело дрянь и ничего не утешает. Ну почему ты отбираешь у нас эту детское счастье?? – По-моему на последних словах я закричал.

Но ответа не было. Я ждал, ждал долго, но ответа так и не услышал.

Не знаю, почему он не ответил. Возможно, что причины были за гранью моего сознания, возможно, он сам не знал ответа, возможно, я не должен был знать. Мне осталось только гадать.

Я вышел в окно, и оно тут же закрылось за мной. Я подлетел к своему карнизу, последний раз посмотрел на небо и вошел в окно. Как только я закрыл окно, то почувствовал зверскую усталость и лег спать. А на следующее утро, когда я проснулся, никак не мог понять, приснилось мне это или нет. Я предпочел думать, что приснилось.

В любом случае я кое-что понял: в детстве человек подобно чистому листу. Он смотрит на мир широко открытыми глазами и радуется всему. Со временем на этом чистом листе появляются, сначала осторожные заметки, потом резкие факты, выводы. К концу жизни этот лист уже весь исписан и похож на черновик. Многие строчки вычеркнуты. И чем больше записей и выводов в нашем черновике, тем тяжелее и противнее воспоминания. Познавая нашу жизнь, мы угнетаемся все сильнее и бог точно не виноват в этом. Эту жизнь мы создали сами и это наша вина, что она такая… Порой мне кажется, что лучше быть блаженным…